Это только в книжках события выстраиваются в строгую линеечку матрешек по законам литературного жанра. На самом деле все было не так. Достоверно хронологию сейчас уже не восстановить, но осталось в памяти самое главное - ощущения. Они живы до сих пор в том же самом виде, какими достались мне вместе с безобидной пластмассовой коробочкой. Они возникли одновременно с тем, как я увидел листочек бумаги под прозрачной крышкой. На фотографии лежал одинокий, грубо граненый природой кристалл граната. Гранат - мой камень. Он похож на сердце, вынутое из груди. Остывшее и помертвевшее...
Начало (наверное)
Иль я не знаю, что, в потемки тычась,
Вовек не вышла б к свету темнота,
И я - урод, и счастье сотен тысяч
Не ближе мне пустого счастья ста?
(Б. Пастернак)
Зима. Ветер выгрызает любые добрые побуждения хищной пастью, усеянной мириадами мелких острых зубов. Глаза прохожих покрыты ледяной пленкой, а нежная доступность тел замаскирована нагромождениями шкур, волокон, синтетических оберток. Я спешу, хотя еще не понимаю, куда мне нужно. Неужели ради кого-то из тех, кто сейчас проходит мимо меня, не замечая, не фиксируя взгляд, занимаясь внутри мешковатого кокона бессмысленным перекатыванием шариков своих алебастровых желаний? От этого меня передергивает, и я вырисовываю на щите световой рекламы четко сформировавшуюся мысль: "Человечество - куча дерьма". Становится легче. Дергаю язычок "молнии" и распахиваю куртку. Грудь обжигает летним зноем. Мимо меня проплывают обрубки тополей, но я вижу, как через несколько месяцев их уродливые культяшки начнут покрываться молодыми зелеными листьями. Становится немного стыдно:
Эти люди беспечны,
Я один из них...
Останавливаюсь на мосту и смотрю вниз на странно не замерзшую воду. Усталая Нева не находит сил даже на то, чтоб отразить мое изображение. Она молча переваливает войлочные волны все дальше, дальше от меня. Я нависаю над ней, перила врезаются в ребра, проникают через рубашку в мои легкие вековым холодом и равнодушием бесконечных поколений. Меня нет. Или, наоборот, есть только я, а мир исчез? И все, что осталось - это перила и серая жижа Невы, ставшие мной? Пустота без отражения, нависшая над собою? Резко отрываюсь от перил, выпрямляюсь, оглядываюсь. Вокруг нет ничего. Пустота...
Телевизор привычно начал орать в 7 утра. Когда же я, наконец, соберусь купить обычный будильник?! Рекламный агент очередной власти бодрым голосом начитывает количество погибших и пропавших без вести, радостным тоном сообщает о том, что "наших" среди погибших совсем немного. Затем крохи сна окончательно уничтожаются сообщением о коварных планах Мирового Жандарма. Щщит! Мазафака! Опять эти янки. Янки, янки, обезь-янки... Достало уже все. Банан, что ли, съесть? Да и в них ли дело? Все мы, если верить маразматику Дарвину - обезьянки. Только не верю я в эти теории. Обезьяны проще и понятнее. Их кровь замешана на изначальных природных инстинктах. Чищу зубы басурманским "Блендамедом" (знакомая москвичка преклонного возраста называет его "блядомёд"). Падающая изо рта в ванную пена становится молочно-розового цвета: зубная паста смешивается со слюной и кровью из десны. Почему-то сразу становится ясно, на чем замешана наша кровь:
Горькая капля того, что зовется любовью,
Сладкое море войны...
Я точно знаю, что цель моего марш-броска - не мост, но заставляю себя задержаться на нем еще какое-то время. Пахнет страхом, завистью и ложью многолюдной толпы, которая присутствует здесь и сейчас лишь дрожанием воздуха. Или это всего лишь микрольдинки, мешающие дышать, обдирающие горло? Неважно. Смотрю наверх, где та же самая Нева, только без гранитной набережной. В этих грязных небесных потоках прячется Тот, о котором говорят так много, но сам Он предпочитает вечно молчать. Это единственная возможность не солгать. Он молчит и сейчас, но я все равно спрашиваю:
Всевидящий, мне невдомек,
Всемогущий, если Книга верна,
Отчего Ты узнать не смог,
Кем станет твой сын Сатана?
Я знаю, что если сейчас сверну с пути и забреду в ближайшую церковь, то мне сразу все объяснят. Объяснят подробно и... правдоподобно. В той же степени подобно правде, в которой человек подобен Создателю. Плюю с моста, и пока плевок кувыркается, превращаясь в ледяную фигурку, ныряю в возникшую ниоткуда человеческую массу и иду туда, куда должен спешить. Подальше от церквей, блаженных, проповедников и толкователей.
Надоело мне в рот смотреть человекообразным богам.
Ты явись хоть раз, да только сразу всем нам,
И лиши нас свободы лгать...
Действие (видимо)
Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу - ты смеешься, эти взоры - два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!
(Н. Гумилев)
Ночь была темной. Ни звёзды, ни Луна не решились выглянуть из-за портьеры, прикрывшей небеса. Я знал, что завтра меня, по обыкновению, разбудит в семь утра телевизор очередным выпуском новостей. А еще мне было известно, что завтрашний день будет не из легких. Тем не менее, твердая уверенность в предстоящих завтра хлопотах не могла оторвать меня от окна. Я смотрел туда, куда ушли некоторые из нас. Ушли вовремя, не то, что я. Вот Цой, например. Не стал ждать третьего удара молотка на аукционе, а решил для себя и ушел в эту черную ночь. Ушел яркой звездой, похожей на солнце (зря разве желтый цвет любил?). И то, что Айзеншпис прикрыл его "Черным Альбомом", ничего, по сути, не меняло. Ночь тоже смотрела на меня и издевательски скалилась. Я попытался объяснить ей:
Кто же знал, что не бывает земляничных полян навсегда?
Там теперь гуляет молодая золотая орда.
Но ночь только стала еще более черной - если это вообще возможно - и безучастно прошелестела:
Это ваше КИНО, и не надо "на ты".
Это все - перегной. Будут ли цветы?
Засыпая, я думал о завтрашних новостях, призванных поднимать меня с постели, о людях, которые вместе со мной будут толкаться на улицах города. Они-то никуда уходить не собираются.
Им не нужен позвоночник, им нужны большие жопы и рты.
Им бы локти в мозолях, им кишки хватает прямой,
А в итоге - расфасованное суперДЕРЬМО...
Синтезатор городского шума хлипко переваривал гудки автомобилей, шарканье подошв, стук какого-то предприятия, скрытого за зеленовато-бурыми стенами покрытого плесенью здания. Пульсация синтетических звуков ритмично подталкивала людей. Я двигался в этом течении покорно и молча. В самом начале, когда только вышел из метро, я еще пытался жать на воображаемую педаль газа, но очень быстро понял, что здесь не трасса, поэтому теперь оставалось только ждать, куда меня вынесет. Все произошло именно так, как я и ожидал: людская река свернула в сторону, а меня отбросило к каменному барьеру. Передо мной была река. Самая настоящая. Она несла вымытую откуда-то прелую листву в сторону Залива. Она вынесет всех. Молча. Сопровождаемый чистой мелодией плеска волн, я пошел к мосту...
Наверное, я слишком долго стоял перед этой фотографией. Из оцепенения меня вывело то, что люди стали обращать внимание на странного мужчину, застывшего перед стендом с объявлениями. Фотография была любительская, нечеткая. На меня смотрела русоволосая девушка с пронзительными глазами, очерченными темными кругами. Она ушла из дома и не вернулась. Это было уже не человечество, не абстрактное понятие "люди". Это была самая настоящая девушка, которая носила джинсы и кожаную куртку. Она исчезла под стук колес пригородной электрички. Так бывает. Об этом еще ТЕЛЕВИЗОР пел в своей песне "Дети Уходят". Но, черт побери, она ведь по-настоящему живая! Я это видел на фотографии. Теперь я знаю, куда спешу...
Ирония судьбы - тут же натыкаюсь на церквушку, надвигающуюся на меня, словно "Запорожец" на велосипедиста. У церквушки аншлаг: на молебен пришел Популярный. Мы были с ним когда-то знакомы. А вот и он сам. Вышел и, выпятив подбородок, начал призывать и наставлять присутствующую молодежь. Он не только Популярный, он Праведный и Положительный. Мне это не интересно. Я думаю про себя: "Оставь свою стойку для приличных парней". Вслух же бросаю, встретившись с ним глазами:
Это война на диване, это мир овощей.
Эх, был бы ты, Ваня, ну хоть немного Кощей!
Мгновение он обиженно смотрит на меня, но, не узнав, тут же снова переводит взгляд на толпу и продолжает проповедовать. Меня здесь уже нет, я почти бегу. Впереди неясным белесым пятном маячит стенд с объявлениями...
Конец (пожалуй)
И дело не в рифмах бедных -
они хорошо трещат, -
но пахнут, чем вы обедали,
а надо петь натощак!
(А. Вознесенский)
Мне снилась какая-то нелепица. Письмо в розовом гладком конверте приглашало выступить перед стаей волков на корпоративной вечеринке с комическими танцами на столе. Я ухмыльнулся и открыл рот, чтобы выругаться, но вместо этого из глотки вырвалось хлипкое: "Тяв!" Бросаюсь к зеркалу, которое почему-то оказалось подвешенным высоко над полом. Подпрыгиваю и вижу в нем куцую шавку-дворняжку. Это я?! Выбегаю из квартиры и попадаю на эту самую вечеринку. Ба, знакомые все лица! Вот Гуру с козлиной бородкой делится Мудростью со своим окружением. В глубине зала стоит Батька и рисует мелом на школьной доске план захвата главного лагеря Попсы. У стойки бара два Брата-декадента разъясняют рядовым гостям все преимущества белого порошка перед алкоголем. На столе пляшет комические танцы, одновременно бубня скрипучим голосом о какой-то девушке на улице, бывший Казанова с густыми бровями. Девушка? Почему-то ёкает сердце. На меня никто не обращает внимания. Пока Батька отвлекся на стакан водки, хватаю зубами мелок и пишу на доске:
Я понимаю, детей кормить надо,
А денег не бывает много,
Но зачем же потакать стаду?
Зачем же играть в Бога?
Может быть, им станет стыдно всегда быть правыми и любить себя так серьезно? Ныряю глубже в сон, стирая звук и изображение. К утру мне нужно хоть немного выспаться...
Я ищу девушку. Девушек много. Они пляшут под босса-нову конкурсов красоты и рекламы престижной косметики. Они наступают шеренгой, задирая и без того невозможно короткие юбки. Они вращают бедрами и трясут ягодицами. Они окружают меня хороводом, не давая вырваться из круга. Они смеются, дразня меня пальчиками. Они крутые, а я в их глазах - лох, не ощутивший прелести настоящей, стильной жизни. Их неоновые взгляды высвечивают калькуляцию моего существования - грош. Внизу подпись главного бухгалтера: А. Б. Пугачева. Грубо отталкиваю ближайшую. Накладная грудь съезжает на плечо. Блин, трансвестит. Противно. Вспоминаю Дарвина: "Бабуины!" Бегу.
Дыхание разрывает мне грудь. Приходится остановиться. Вокруг ни души. Тихо. Только откуда-то сверху доносится голос одинокого фортепиано. Может быть, это мой мобильник? Достаю из кармана телефон. Вся моя телефонная книга состоит из одной записи. Друзей не бывает много. Нет, телефон молчит. А фортепиано звучит еще более отчетливо. Я замираю, потому что чувствую чье-то дыхание. Здесь кто-то есть. Нет! Здесь кто-то хочет быть. Расстегиваю рубашку и раскрываю ладони. Женский голос печально произносит:
Там, где пасутся стада,
Истина не растет.
Солнце садится. Пушистые сугробы - зеркальное отражение белых облаков. Между ними спелый мандарин зимнего предзакатного солнца. И дыхание, - дыхание девушки, теперь я это точно знаю. Вынимаю из груди розу своего маренового сердца. Протягиваю небесам. Секунду стою, не двигаясь. Потом падаю на колени. Продолжаю тянуть руку. Веки становятся тяжелыми и липкими. Начинается снегопад. Падаю открытой грудью на снег, вытягиваю руку со своим подарком как можно дальше. Сердце выкатывается из ладони. Открываю глаза в последний раз и вижу: кристалл граната покрывается мандариновым снегом, а на фоне оранжевого солнца появляется силуэт девушки. Она возвращается к людям...
Кто бросил розы на снегу?
Ах, это шкурка мандарина...
(М. Цветаева)
Автор: Старый Пионэр
опубликовано 08 февраля 2005, 17:40
Купить
Это только в книжках события выстраиваются в строгую линеечку матрешек по законам литературного жанра. На самом деле все было не так. Достоверно хронологию сейчас уже не восстановить, но осталось в памяти самое главное - ощущения. Они живы до сих пор в том же самом виде, какими достались мне вместе с безобидной пластмассовой коробочкой. Они возникли одновременно с тем, как я увидел листочек бумаги под прозрачной крышкой. На фотографии лежал одинокий, грубо граненый природой кристалл граната. Гранат - мой камень. Он похож на сердце, вынутое из груди. Остывшее и помертвевшее...