 |
| |
|
|
| |
Панк-памятник (рецензия на сборник стихов Егора Летова)
Егор Летов - "Стихи"
(с) Москва, "ХОР", "Нота Р", 2003
512 с.
 Эта книга - самое обширное, хотя и не первое издание стихотворений и текстов песен Егора Летова, живущего в Омске лидера знаменитой рок-группы ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА (в рок-культуре ее называют ГО или ГрОб). Перефразируя известную формулу, можно сказать: если верно, что Егор Летов [1] - представитель сибирского панк-рока [2], так же верно и то, что Егор Летов и есть сибирский панк-рок. Летов имел то или иное отношение (соавторство, продюсирование, моральная поддержка) к большинству акций, создавших известность этому движению. Кроме ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ, Летов является автором также известного проекта КОММУНИЗМ - серии записей, в которые входят композиции из переделанных и таким образом переосмысленных советских песен, чтения стихов и пр.
Применить к Летову слово "классик" как-то не приходит на ум. Все те молодые поэты, для которых значимо творчество Летова (в том числе и как один из факторов их становления), вряд ли сочтут уместным помещение Летова в один ряд, к примеру, с Ольгой Седаковой или Александром Еременко (называю авторов бесспорно значительных и с устойчивой репутацией). Летов проходит словно бы "по иному ведомству". Чтобы включить Летова в ряд "статусных" поэтов, требуется некоторая смелость - примерно того же рода, как и та, какая, например, позволила бы поставить в один ряд Сартра и Туве Янссен.
В новейшую эпоху, впрочем, стало принято выстраивать подобные неканонические иерархии. "Некроинфантильная" авторская позиция в современной поэзии, о которой мне приходилось писать [3], в сущности, предполагает именно такую замену "общепринятой" иерархии на иерархию личную и связанную с субкультурой детства. На этом же сдвиге иерархий отчасти основана и поэтика таких "новых песенников" как Псой Короленко или Андрей Родионов: "мерцание" статуса, то есть нахождение автора в "высокой" культуре и вне ее одновременно, характерные для русского постмодернизма "героического периода" (термин Вяч. Курицына), - в случае этих авторов достигает степени полного неразличения. В результате реципиент воспринимает автора как "искренне играющего", то есть пусть и говорящего при помощи "чужого слова", но зато делающего это вполне искренне. Собственно, это и есть столь бурно обсуждаемый ныне "постконцептуализм" [4]. Думается, сибирскому панк-року (в первую очередь, Летову) он обязан своим возникновением не меньше, чем московской концептуальной школе. Если от концептуалистов отталкиваются, то Летову наследуют (не всегда, впрочем, осознанно).
(Возможно, в сопоставлении [5] концептуализма и панка заключается некоторый вызов, поскольку первый канонизирован и архивирован, а второй для подобных культурных операций крайне неудобен.)
Вернемся к предмету нашего непосредственного интереса. Культурная позиция Летова достаточно своеобразна. С одной стороны, он провозглашает свое творчество стихийным и нерефлективным: "Надо сказать, я вообще сторонник максимально быстрой, внезапной записи" [6]. Эта позиция вообще свойственна панк-искусству, которое ориентировано на спонтанную импровизацию - чем наследует традиции дадаизма. У Летова стремление к импровизации подкрепляется настойчивым требованием "плохого", "непрофессионального" в художественной продукции: "...я окончательно и бесповоротно впал в убежденнейшие сторонники сугубо домашне-гаражного, рукотворно-дилетантского творчества" [7]. Подобный метод имеет не только эстетическое, но и этическое измерение: ценители сибирского панк-рока не только предпочитают "грязные" домашние записи прежних времен выпущенным в последнее время "чищеным", но и последовательно критикуют конформизм тех или иных панк-рокеров, "продавшихся" системе шоу-бизнеса (характерный пример взаимопроникновения различных структурных уровней в субкультуре).
С другой стороны, "дикость" Летова вполне культурна. Это тип культурного поведения, производный от руссоистского любования природным, естественным. Культура в текстах Летова часто воспринимается как пространство репрессий и даже как репрессивное орудие. Однако это такое орудие или такой источник силы, который Летову - или, если угодно, его герою - нужно присвоить заново. Это присвоение происходит через разрушение и переосмысление традиционных культурных смыслов.
Они сражались за родину
Грешили словно ангелы, грустили словно боги [8]
Решительно теряли память, совесть и честь
Искали в поле полночь, находили рассвет.
("Они Сражались За Родину...")
Понятно, что любое продолжение руссоизма относится к книжной, а не к "низовой" культуре. Сибирские панки никогда особенно это и не скрывали. На альбомах КОММУНИЗМА и ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ между музыкальными композициями читаются стихи. Такого рода летовские "интермедии" - образцы редкой в русской традиции "высокой психоделики", генетически восходящей к сюрреализму:
В сумасшедшем доме
Художнику
Приснилось
Что кровавые туши убитых зверей
На мясокомбинате
Превратились в огромные сочные
Апельсины гранаты лимоны
И вот они
На крюках
Легонько покачиваются
Тихонько звенят.
На кассетах Летов читает не только свои стихи, но и произведения других авторов. Имена этих других, как правило, не называются. Анонимность выступает в качестве способа присвоения, включения в метатекст "чужого" слова на правах своего, своего рода "нецитатной цитации", рэди-мейда. Так, например, присваиваются стихи Эриха Фрида в переводе Вяч. Куприянова: "Убивать сначала время потом муху возможно мышь потом как можно больше людей потом опять время". Этот текст, записанный на одном из альбомов проекта КОММУНИЗМ как "ничей", "неважно чей", становится переприсвоенной авторской речью. Он обретает ту ангажированность, что снималась советским подцензурным изданием [9].
В новой книге, как и в прежних изданиях текстов Летова, стихи и тексты песен публикуются вперемешку, на равных правах. Это позволяет думать, что Летов изначально осмысливал собственную позицию одновременно в литературном и рок-музыкальном контексте [10]. Впрочем, это, вероятно, является чертой и других "сибирских панков": так, в 1993 г. в Москве вышел коллективный сборник стихотворений Летова, Яны (Янки) Дягилевой и Константина Рябинова (Кузи Уо) "Русское поле экспериментов".
Этим Летов (и другие названные авторы) отличается от большинства рок-певцов, считавших и считающих свои тексты только частями песенных композиций. При этом сами тексты могут быть поэтически состоятельными и даже могут плодотворно развивать существующие в литературе направления - как, например, Борис Гребенщиков, чье творчество, несомненно, соотносится с поэзией "петербургского самиздата". Тем не менее, изначально он самоопределялся не в этом контексте, а в пространстве англоязычной рок-поэзии. Отрицать влияние на Гребенщикова поэтической линии, тянущейся от обэриутов к хеленуктам, было бы бессмысленно, но влияние это было сначала опосредовано такими авторами песен как Алексей Хвостенко и Анатолий Гуницкий. Поэты "сибирского панка" - и в первую очередь Летов, - кажется, никогда и не выходили из литературного поля. Они реформировали его в качестве новаторов, не будучи в нем "чужаками" [11].
(Впрочем, новая книга Летова имеет и атрибуты рок-музыкального издания: в ней есть большая вклейка с постановочными фотографиями автора, взятыми, возможно, из фотосессий для обложек кассет или компакт-дисков.)
При всем сказанном о литературной отрефлексированности позиции Летова, все же книга "Стихи" может вызвать смешанные чувства. Действительно, чуть ли не полное собрание, дополненное алфавитным указателем текстов, - пристал ли панку, хотя бы и заслуженному, академический тип издания?
Думается, что даже строгим ревнителям чистоты рядов говорить о том, что Летов "сдал позиции", все-таки рано. Книга тщательно выстроена композиционно. Начинается она со стихотворения-эпиграфа:
Ни времени ни пространства
Лишь скорбная воля
Да терпеливая вера звериная
<...>
В то, что победа встанет на пороге
В то, что наши возмутительные боги
Вдруг возьмут да и заглянут
К нам на огонек.
Далее - стихотворения с традиционными для Летова мотивами обреченности и потерянности, а потом - сложное чередование мотивов до самого конца книги, до стихотворения "Забота у нас такая...", которое возвращает к началу, но на новом уровне:
Бережет зима своих мертвецов
Стережет своих гостей теремок
Лишь одно для нас с тобою - ремесло
Радуга над миром
Радуга над прахом
Радуга над кладбищем
Негасимый апрель.
Все тексты датированы, и из их сопоставления очевидно, что принцип составления - не хронологический, но смысловой. Эта последовательность позволяет увидеть трудноуловимый метасюжет поэзии Егора Летова. Этот метасюжет - преодоление любой власти, которая всегда осуществляет себя через язык. Преодоление власти человек может осуществить с помощью метафизического побега ("мы уйдем из зоопарка!") или - что важнее - пересоздавая себя.
Запрятанный за углом
Убитый помойным ведром
Добровольно ушедший в подвал
Заранее обреченный на полнейший провал
Я убил в себе государство.
Об этом же - и знаменитый гимн Летова "Прыг-Скок" ("Над деревьями! Под могилами! Ниже кладбища! Выше солнышка! Прыг-скок!!!").
Быть может, задачей автора, выстроившего подобный метасюжет, было развеять некоторые мифические представления, и это удалось.
Так, книга позволяет увидеть ограниченность давних споров о том, насколько серьезна политическая ангажированность Летова - антисоветской до перестройки, радикально ультралевой и ультраправой (одновременно) - в конце 80-х и в 90-е годы. Его политическая ангажированность - метонимическое выражение философской позиции. Летов был и остается противником всякого политического режима не потому, что тот или иной режим плох или хорош, а потому, что всякий режим неадекватен, по мнению Летова, мироустройству в целом. Поэтому "своими" Летов считает любые "неотмирные" фигуры - будь то Джа (крайне неканонически интерпретированное представление о христианском Боге в синкретическом культе растафарианства [12]) или Иуда ("Иуда будет в раю"). Вспомним о любви романтиков к фигуре Агасфера. Каждая из таких фигур не может быть упрощена, исчерпывающе объяснена, сведена к функциональности. Вообще "голая" функциональность, безусловно, - наиболее опасная черта для Летова (и здесь традиционная авангардистская ненависть к "мещанству", конечно же, относится лишь к нулевому смысловому уровню). А с функциональностью коррелирует другой враг всякого руссоизма - пустотная имитация:
Пластмассовый мир победил
Макет оказался сильней.
("Моя Оборона")
Соответственно, слова "борьба" и "война" приобретают у Летова онтологический смысл и порождают целую традицию, от Александра Непомнящего до Алины Витухновской и Натальи Ключаревой [13]. Это описание не земного и массового, а личного метафизического сражения, для которого образы земных войн и революций являются лишь метафорами. Именно поэтому Летов записывал на своих кассетах и песни времен Великой Отечественной войны, - попадая в иной контекст, "Воздушные Рабочие Войны" и другие подобные произведения становились развернутыми метафорами.
Другой миф, разрушаемый этим собранием стихотворений, - мнимая "примитивность" (в нетерминологическом смысле) поэтической техники Летова. В целом рок-поэзия и поэзия "вообще" - понятия нетождественные еще и потому, что сугубо стиховые законы (в том числе самый важный - двойная сегментация текста) в синтетической словесно-музыкальной композиции работают иначе, чем в поэзии "на бумаге" [14]. К Летову - автору, равно ориентированному и на звук, и на письмо, - это не относится. Летовская тоника оказала влияние на дальнейшее развитие русского стихосложения, потому что его уроки учли некоторые значительные поэты 90-х (самый яркий пример - Олег Пащенко). Вот пример такой тоники у Летова:
А злая собачка
Умерла восвояси
Безусловно являясь
Тринадцатым апостолом.
Памятник контркультуры и, одновременно, живая часть литературного процесса, книга Летова достойна внимания не только поклонников панк-рока, но и "неохваченных" ценителей поэтического слова, не боящихся радикальных утверждений об устройстве мироздания. Впрочем, поэзия, наследующая романтизму, уже два века живет именно такими утверждениями.
Данила ДАВЫДОВ
"Новое Литературное Обозрение" №6(64), ноябрь-декабрь 2003
[1] Не путать с его братом Сергеем Летовым ("Летовым-старшим"), джазовым музыкантом и акционистом, участником многочисленных литературно-музыкальных перформансов (совместно с такими поэтами, как Г. Сапгир, С. Бирюков, А. Альчук и др.).
[2] См., например: Кукулин И. Как использовать шаровую молнию в психоанализе // НЛО. 2001. №52.
[3] Давыдов Д. Мрачный детский взгляд: "переходная" оптика в современной русской поэзии // НЛО. 2003. №60.
[4] См. в первую очередь: Кузьмин Д. Постконцептуализм. Как бы наброски к монографии // НЛО. 2001. №50.
[5] Заданном, между прочим, еще манифестом Летова и Константина (Кузи Уо) Рябинова "Концептуализм внутри".
[6] Летов Е. ГрОб-хроники // КонтрКультУр'а. 1991. №3. С. 21.
[7] Там же.
[8] Аллюзия на строки Б. Окуджавы из "Песни О Московском Муравье": "Прекрасные и мудрые, как боги, и грустные, как жители земли".
[9] Фрид Э. Избранное. М., 1987.
[10] В интервью Летов называет громадное количество любимых писателей ХХ века в диапазоне от Александра Введенского до Кэндзабуро Оэ.
[11] Хотя есть и другие рок-авторы, кажется, довольно рано осознавшие себя и в литературном контексте - например, Майк Науменко.
[12] Джа - Иегова в произношении жителей Ямайки, где зародилось растафарианство.
[13] Александр Непомнящий (Иваново) - поэт, автор и исполнитель песен. Наталья Ключарева (Ярославль) - поэт, ее стихи были включены в шорт-лист премии "Дебют" 2002 года.
[14] Эта проблема неоднократно обсуждалась в сборниках "Рок-поэзия: текст и контекст", выходящих по итогам ежегодных конференций в Тверском государственном университете.
Автор: Екатерина Борисова
опубликовано 03 февраля 2013, 22:47
Публикуемые материалы принадлежат их авторам.
Другие статьи на нашем сайте
Другие записи архива
|
|
| |
|
|
|  |
|